Оглавление Как я обиделся на КПСС Мое отношение к партии всю жизнь было довольно сложным. Отец ненавидел советскую власть и ВКП(б) из-за расстрелянного брата и своей сломанной жизни, но никогда с нами об этом не говорил. Мама, милейший и глубоко порядочный человек, вступила в партию во время эвакуации и много лет добросовестно и честно, как и все, что она делала, несла небольшую партийную нагрузку в своей больнице. (А вечером, уложив нас с братом в постели и погасив свет, тайком крестила и шептала молитву.) По моему пониманию общечеловеческой справедливости, социализм был привлекательнее капитализма, но вот поверить в идеалы коммунизма я никак не мог – мне мешали очевидные логические несоответствия в предлагаемых схемах коммунистического светлого будущего. «От каждого по способностям – каждому по потребностям» звучало красиво лишь до тех пор, пока ты не начинал себе представлять, как это будет в реальной жизни. А в реальную жизнь оно, увы, никак не вписывалось. Сильно смущало и отсутствие при коммунизме денег, тюрем и государства вообще. Одного идеально сознательного человека еще можно было себе представить, а вот в то, что такими станут все, поверить было труднее, чем в воскрешение Христа. Я был вынужден заключить, что коммунизм – это красивая утопия, реализовать которую человек – носитель пороков – не сможет никогда. В школе, а потом и в институте я пытался на занятиях обсуждать с преподавателями смущающие меня моменты, задавал им конкретные вопросы, но ни на один из них не получил удовлетворяющего меня разъяснения. Студентов-комсомольцев в партию принимали охотно, особенно на младших курсах. Однажды в МАДИ меня остановил в коридоре и пригласил покурить молодой преподаватель из комитета комсомола. Закурили. – Слава, ты не задумывался о вступлении в партию? – спросил он, затянувшись. – Задумывался, конечно, – говорю я и затягиваюсь в свою очередь. – Ну, и что надумал? – Не получается как-то у меня. – Как это? Что не получается? – удивился он. – Понимаешь, не верю я в коммунизм. Он даже дымом поперхнулся. Пока откашливался, я продолжал: – Красивая идея, но ведь не получится ничего. Нереально. А раз не верю – как же вступать? – Подожди, – успокоился он. – Что ты путаешь божий дар с яичницей? Коммунизм – это идея, лозунг, а партия ставит конкретные задачи и контролирует их выполнение. Ты программу-то читал? – Читал, – говорю. – Ну вот, – обрадовался он. – Там же все конкретно и вполне реально – ведь так? – Нет, не так. В том-то и дело, что нереально. Там четко написано: «Конечная цель – построение коммунизма», а его построить нельзя. – Да не дури ты, – рассердился он. – Идея – идеей, но без партбилета ты ничего в этой жизни не добьешься. Ты думаешь, другие верят? А вступают, потому что хотят быть у руля, а не в грузовом отсеке. Да вступать надо хотя бы для того, чтобы в партии приличных людей было большинство, а то сейчас туда столько всякой мрази полезло. Этот довод я услышу еще много раз от самых разных людей. – Ну вот, – говорю, – а ты меня в их компанию приглашаешь. Нет, не хочу, чтобы и обо мне так думали. - Ну и дурак ты, Демин, – говорит. И загрустил. – Это верно, – согласился я и выбросил окурок. Мое решение было принято, и я к нему не возвращался много лет. В Мали освобожденным секретарем «профкома» был Евгений Иосифович Кудесников. Мне везло в жизни на хороших людей. Судьба вообще гораздо чаще сводила меня с людьми порядочными, чем с дрянью. Поэтому я и решил, и твердо стою на этом, что хороших людей в мире больше, хороший человек – это норма, а тварь – исключение, и надо стараться такое исключение исключить если не из жизни вообще, то, по крайней мере, из своего ближайшего окружения. Эх, если бы все партийные лидеры были такими, как Евгений Иосифович! Не было бы тогда ни брежневского наглого и лицемерного вранья и коррупции, ни горбачевского наполеонства и политической беспомощности, и доживающий на свободе государственный преступник Ельцин никогда бы не реализовал, во вред народу, свои амбициозные поползновения. И Россия оставалась бы супердержавой под временным названием СССР и нашла бы конституционный способ избавиться от прибалтийской и среднеазиатской обузы, никак не ущемляя интересы живущих там соотечественников. Многого бы не случилось, и мы бы жили в совсем иной стране. Но он был, к сожалению, лишь приятным исключением. Улыбчивый, подвижный, даже порывистый, он появлялся везде, где был нужен, где происходило что-то интересное или важное, поддерживал, подталкивал медлительных, поощрял инициативных, радовался каждой интересной идее и помогал в ее осуществлении. Какой-то корчагинский энтузиазм двигал этим человеком. Когда он говорил, ему верили, потому что даже на собраниях он избегал лозунгов и политических банальностей, а в личной беседе слушал внимательно, не отмахивался даже от самых незначительных личных проблем собеседника, старался помочь и помогал. Прошло уже почти сорок лет, а я, как сейчас, вижу казацкий чуб, нависающий над большеватым, искривленным вертикальным шрамом носом, и горящие живым огнем глаза этого молодого еще человека (ему было много до сорока). Когда он завел со мной разговор о партии, то он начался точно так же, как тогда, в МАДИ. А закончился тем, что я согласился взять его рекомендацию и пообещал заручиться еще двумя и во время отпуска подать заявление. – К сожалению, Слава, – сказал Кудесников, – мы не сможем принять тебя здесь, в Мали, – у нас здесь нет партийной печати. Тебе придется вступить кандидатом в Москве во время отпуска, кандидатский стаж ты пройдешь здесь, а потом мы же дадим тебе рекомендацию уже собственно в члены партии. Так что свою новую жизнь в Москве ты начнешь со вступления в КПСС. А к тому времени мы что-нибудь придумаем про то, как тебе жить дальше. – Спасибо, – говорю, – но этого не потребуется: я уже сам все придумал. – Ладно, Слава, утро вечера мудренее. Собирай рекомендации. Снова отпуск, снова приятная прохлада летней Москвы. Немного придя в себя от долгожданных встреч с друзьями и родными, я сложил в папку рекомендации и прочие необходимые бумаги, и… тут-то и начались мои мытарства. Я не рвался в КПСС, а дал себя уговорить приятному и уважаемому человеку. Казалось бы – ну, не получается что-то – плюнь. Не очень-то и хотелось. И отдыхай себе спокойно. Но меня то ли родили, то ли воспитали таким, как теперь говорят, упертым: решение принято – надо выполнить. Дело принципа. Однако о бюрократическую крепость КПСС разбивались принципы и потверже. Куда идти со своими бумагами? Вроде бы надо по месту работы. Но из МАДИ меня уволили по приказу министерства «в связи с отъездом на работу за границу». В парткоме МАДИ развели руками: – Ну, как же, помним, знаем. И рады бы, но ничем не можем помочь – вы ведь у нас больше не работаете. А где вы сейчас оформлены на работу? Вам же где-то зарплату начисляют. Попробуйте там. В Московском педагогическом институте, где на время загранкомандировки я был оформлен ассистентом, мне сказали просто и ясно: – Ну что вы, бог с вами. Как мы вас можем принимать в партию, если мы вас первый раз в глаза видим? И как же мы будем наблюдать прохождение кандидатского стажа – вы ведь опять в Мали едете? – Да вот они, рекомендации-то. Они-то меня знают, только принять сами не могут – у них какой-то печати нет, не положено. И кандидатский стаж я буду в Мали проходить. А собственно процедура приема – это же формальность. – Партия, молодой человек, – это не формальность, – строго поправили меня. – Странно, что вы сами этого не понимаете. Видимо, поторопились вам рекомендации дать. Хотел я на это сказать, что не тебе, мол, рожа протокольная, судить об этом, раз такой человек, как Кудесников, меня рекомендует – не тебе, бюрократу, чета. Но сдержался. – Что же мне теперь делать? Неужели положение безвыходное? – Не знаю, – отвечают. – Попробуйте сходить в райком по месту жительства. |